А. Г. Макаров, С. Э. Макарова "Неюбилейные мысли"

Вот уже более пяти лет как публично заявлено об «обретении» Институтом мировой литературы им. А. М. Горького РАН шолоховских рукописей «Тихого Дона». Их всестороннее изучение безусловно позволило бы приоткрыть многие тайны и загадки создания великого произведения и его появления на свет.

Намечавшееся празднование столетия М. А. Шолохова, государственная поддержка юбилейных мероприятий должны были дать достаточно надежное основание для издания этой рукописи, которую научная общественность рассчитывала получить в юбилейном году. Однако к вящему разочарованию вместо издания рукописи, включавшей примерно 800 страниц, исследователи получили многостраничный фолио Ф Ф. Кузнецова, бывшего до последнего времени директором ИМЛИ и претендовавшего на положение ведущего современного исследователя и защитника М. А. Шолохова. На обложке золотым тиснением выведено - «"Тихий Дон": судьба и правда великого романа». Имеются в книге и воспроизведенные в виде иллюстраций страницы шолоховской рукописи, но в количестве лишь 32 листов, касающихся, в основном, лишь первых страниц романа.

Таким образом, исследователям, пять лет ожидавшим получение в руки ценного материала для изучения романа-эпопеи, истории его создания, а также вопроса о плагиате у М. Шолохова, предоставлена возможность ознакомиться примерно лишь с 4 % рукописи, а вместо остального корпуса текста - пространные рассуждения самого Ф. Ф. Кузнецова. Замена, надо сказать, совершенно неравноценная и, сама по себе, свидетельствующая о кризисе научной основы традиционного «шолоховедения». Введение в научной оборот ценного источника, который сами защитники М. Шолохова объявили ключевым аргументом в пользу окончательного решения вопроса об авторстве романа, возможность работы с ним всем заинтересованным исследователям не состоялись и отложены на неопределенный срок...

Что же предложено общественности взамен шолоховских рукописей? 860-страничная книга Ф. Ф. Кузнецова состоит из четырех разделов. В первом разделе - «Рукопись» - рассказывается об истории хранения шолоховской рукописи в семье Кудашевых и последующем «обретении» ее Институтом мировой литературы. Во второй главе раздела Кузнецов, анализируя содержащиеся в рукописи последовательные варианты начала художественного повестования, пытается дать реконструкцию начального этапа работы М. А. Шолохова над романом.

Эта глава (менее 80 страниц, примерно 8 % текста книги) собрала в себе соображения автора, касающиеся исследования шолоховской рукописи и выводы, вытекающие из ее существования для вопроса об авторстве М. А. Шолохова. Из сотен запутанных мест и противоречий рукописного и опубликованного текстов «Тихого Дона», Ф. Ф. Кузнецовым оказалась рассмотренной и проанализированной - с привлечением найденной рукописи - лишь ничтожная часть. Причем его анализ первых глав романа фактически подтвердил обнаруженную нами еще пятнадцать лет назад путаницу с «последней турецкой кампанией», свидетельствовавшей о неясном понимании самим Шолоховым времени, в котором разворачивалось действие его романа. Остальные разделы книги Ф. Ф. Кузнецова: «Прототипы. Топонимика», «История романа», «Претенденты и оппоненты», посвящены прототипам, истории выхода в свет шолоховского романа и появлению слухов о плагиате и, наконец, дискуссии с оппонентами, сторонниками версии о шолоховском плагиате, и не имеют непосредственного отношения, не опираются на текстологию шолоховской рукописи. Из этого вытекает следующий вывод.

Структура и содержание книги Ф. Ф. Кузнецова не соответствуют заявленной цели. Методологически задача снятия вопроса о плагиате у М. Шолохова введением в научный оборот найденной шолоховской рукописи и ее текстологического анализа Кузнецовым не только не решена, но, можно, сказать, лишь обозначена несколькими фрагментарными рассуждениями, причем далеко не столь очевидными и однозначными, как это представляется самому автору книги. Практически весь огромный корпус противоречий, анахронизмов, нарушений художественного повествования, выявленный в исследованиях последних тридцати лет остался за пределами рассмотрения автора. По существу, разговоры о шолоховской рукописи имеют для Кузнецова не столько научное значение, сколько служат дополнительным инструментом для укрепления авторитета своей позиции и рассуждений в споре с оппонентами. На сегодняшний день представленные Кузнецовым результаты анализа рукописи для текстологии «Тихого Дона» решающего научного значения не только не имеют, но и не могут на них претендовать.

Несколько общих замечаний о книге. Наверное, сам автор не предполагал того неожиданного результата, который получился в конечном итоге: Кузнецов нарисовал подробную и обширную картину самых разнообразных взглядов и сомнений, касающихся вопроса авторства «Тихого Дона», биографии М. А. Шолохова, и спешит в своей книге раз за разом разбить все доводы и положения сомневающихся. Но ему стоило бы остановиться и задуматься над самим фактом существования столь многочисленных разнообразных «фактов», доводов, соображений, противоречий как шолоховских текстов, так и сведений о самой его биографии, реальной и вымышленной. Фактически выбранная им методология работы опирается не на утверждение и обоснование какого-либо позитивного положения, а неявно «отталкивается» от работ и наблюдений своих оппонентов. Взять хотя бы такой бросающийся в глаза пример, что он, зачастую, цитирует документ не по источнику, а по работам исследователей - «антишолоховедов». Возникает естественный вопрос: заглядывал ли, удостоился ли маститый шолоховед заглянуть в первоисточник пытливым исследовательским взглядом или передоверил это своим многочисленным помощникам. Или настолько профессионально выглядят работы «антишолоховедов», что сам Бог велел ему идти дорогой, обозначенной его оппонентами. Кузнецов, того не замечая, описывает пространство критических наблюдений и заключений по отношению к Шолохову, не предлагая собственной самостоятельной методологической основы дня обоснования авторства Шолохова.


О Харлампии Ермакове

Отсутствие собственной методологической базы шолоховедов заметно в большом и малом. Так, явно под впечатлением от опубликованных нами исследований (и конечно, без всяких ссылок и благодарностей), автору весьма импонирует параллельное, двумя столбцами, расположение текстов для анализа и сравнения разных рукописных вариантов, источников и т. д. Хотя о наших работах Кузнецов отзывается как о «фантазиях Макаровых», в его лексиконе появляются такие введенные нами в научный оборот выражения и понятия как «творческая лаборатория», «перекомпоновал», «в процессе поиска» и т. д. Широко применена, заимствованная у нас система выделения ключевых основ текста - курсивом, жирным текстом, заглавными буквами, подчеркиванием... Не хватает лишь внутренней продуманности и обоснования применения всех этих приемов и методов. Вот, например, Кузнецов, в качестве доказательства того, что Харлампий Ермаков был прототипом главного героя романа, приводит параллельные столбцы с фактами биографий X. Ермакова и Григория Мелехова. Совпадают здесь и Галиция, и баклановский удар и многое другое. Но так ли уж все просто, как предполагает автор? Насколько однозначна и убедительна такая аргументация сама по себе, не включенная в систему дополнительных, независимых фактов? Известно ли, например, Кузнецову, что математик, академик А. Т. Фоменко, исследуя события древней истории, построил сотни таблиц параллелей и совпадений биографических сведений и описаний событий, однако, все это вплоть до сегодняшнего дня так и не убедило научную общественность в необходимости пересмотра древней хронологии человеческой истории? Не имея в прошлом должного опыта решения таких сложных текстологических задач, Кузнецов явно упрощает картину, либо вынужден игнорировать факты, которые не укладываются, а то и противоречат его априорной схеме.

Во-первых, автор не принял в расчет хорошо известные ему соображения ростовского историка А. В. Венкова о возможных прототипах Григория Мелехова. «В деле X. В. Ермакова, - пишет Венков, - которое хранится в Ростове, в архиве органов госбезопасности, описаны приметы Ермакова: рост - выше среднего, волосы - темно-русые, брови - темно-русые, глаза -карие, нос - прямой, лицо - чистое. Очевидцы, кстати, подметили, что глаза у Ермакова были карие с желтизной, как у волка, а не "черные масленые", как сказано в ч. 7 романа. Тем более, портрет реального Ермакова - это не портрет литературного героя Григория Мелехова... Есть совпадения в биографии реального Ермакова и литературного героя Мелехова? Да, есть. И тот, и другой командовали 1-й повстанческой дивизией. Но в романе "базковский хорунжий Ермаков" командует двумя сотнями, а затем полком. И это тоже достоверно...» (А. В. Венков. «Тихий Дон»: источниковая база и проблема авторства. Ростов-на-Дону: Терра. 2000. С. 380-381.)

Без какой-либо аргументации Кузнецов проигнорировал прямое указание на другого возможного прототипа главного героя романа. «Действительным прототипом Григория Мелехова в повстанческих главах послужил казак Еланской станицы, подъесаул Алексей Семенович Алферов. (В романе в списке Ревтрибунала Григорий Мелехов назван подъесаулом!). Именно Алферов с начала восстания (до 27 марта) командовал 1-й повстанческой дивизией, а позднее стал начальником штаба 6-й повстанческой бригады на Еланском фронте (в романе на этом участке достоверно описаны бои 1 Московского полка, в чьих рядах сражаются коммунисты Штокман и Котляров). Именно А. С. Алферов (так же как и Григорий Мелехов) после восстания служил сотником в 19-м Донском полку, в то время как Харлампий Ермаков - служил сотником в 20-м полку. На сегодняшний день можно предположить, что значительная часть сюжетной линии Григория Мелехова, относящаяся ко времени восстания 1919 г., написана на основе записей, дневников кого-то из казаков (скорее всего офицеров), кто воевал вместе с А. Алферовым и кто описал боевой путь своего командира»". (А. Г. Макаров, Г. Э Макарова. Цветок-Татарник. В поисках автора «Тихого Дона» от М. Шолохова к Ф.Крюкову - М.: АИРО-ХХ. 2001. С 364-365.)

Но если даже принять предположение о X. Ермакове, как прототипе Григория Мелехова, из этого вовсе не вытекает авторство Шолохова. Такой вывод - явное заблуждение Ф. Ф. Кузнецова. Харлампий Ермаков мог описать в свое время (в 1919 году) свою судьбу и участие в восстании, например, Федору Крюкову, Секретарю Войскового Круга, известному писателю, в круг обязанностей которого по своей должности входило собирание и обработка материалов по истории борьбы с красными на Дону в 1918—1919 гг.? Или же высказать свою версию участия в восстании на следствии во время первого или второго арестов.
Беседы бывшего повстанческого руководителя с молодым Шолоховым о сведениях, которые «...касаются мелочей восстания В-Донского», выглядят в контексте эпохи - советской жизни 20-х годов - довольно фантастически. «Записка, написанная рукой Марии Петровны Шолоховой и адресованная Ермакову, еще ничего не значит. - пишет А. В. Венков. - Давайте подумаем, согласился бы только что отсидевший в предварительном заключении (в том числе и за восстание) и освобожденный по "целесообразности" Ермаков встречаться с бывшим продработником и совслужащим и рассказывать ему про восстание». А если бы и согласился, то все равно остается вопрос - как возник сам интерес М. Шолохова к X. Ермакову?

Необходимо отметить еще один важный факт, никак не объясняемый ни Ф. Ф. Кузнецовым, ни другими шолоховедами. Кузнецов сообщает, что письме Шолохова X. Ермакову «хранится в "Деле", как вещественное доказательство в особом, отдельном пакете, вместе с особо важными для следствия документами: "Послужным списком" Харлампия Ермакова и "Протоколом" распорядительного заседания Северо-Кавказского краевого суда...» Если шолоховское письмо хранится в следственном деле ГПУ наряду с важнейшими документами, то каково же тогда было действительное значение М. Шолохова и его письма в судьбе Харлампия Ермакова? Почему сам Шолохов никак не пострадал за свой интерес к «мелочам восстания» (это же не только прямая контрреволюция, но и реальная подготовка повстанческой деятельности, к чему были особенно чувствительны органы власти на Дону!), не был привлечен? Или его роль была двойственной, а, может быть, и провокационной? Ведь известно же из разысканий журналиста Л. Е. Колодного, что в начале своего жизненного пути помощь в получении жилья и работы в Москве в 1924 году, да и самые первые шаги в литературе были сделаны при активной помощи и содействии Льва Мирумова, основной работой которого, по информации Л. Колодного, «являлась служба в ЧК, в экономическом отделе, где... занимал высокий пост. В революционном движении участвовал задолго до 1917 года...» Выходит, что вопрос, рассматриваемый Кузнецовым, гораздо сложнее и неоднозначнее, его книга никакого надежного и окончательного прояснения пока не дает.

В заключение - еще одно наблюдение. Кузнецов пытается продемонстрировать свою «работу» с рукописью, рассказывая о том, как вырабатывалось описание внешности главного персонажа, Григория Мелехова. Разбирая ранний вариант рукописей «Тихого Дона» и анализируя характер вносимых Шолоховым в текст изменений, Кузнецов останавливается на выражении: ((вислый, по скопчиному нос», который потом превращается в «.кор-шунячий» (С. 81). При этом желая показать знание Шолоховым донского диалекта. Кузнецов пишет: «...совоеменному читателю трудно понять, что значит это слово. Оно происходит от диалектного «скопа»: "скопец" - значит ястреб...» (там же).

Обрашаясь к словарю «всеведущего» В. Даля, находим; «скопец - оскопленный, телесно лишенный мужества человек, холощенный, каженик». А вот по поводу скопчиного носа есть много вариантов, хорошо знакомых не только орнитологам, но и читателям Ф. Д. Крюкова. У В. Даля: «.Кобец, • кобчик, копчик - малый ястреб, от стар. кобь - ворожба, гаданье по птицам». Еще у В. Даля: «Скобчик - скопчик, коб(п)чик - ястребок-перепелятник». Так что уж если речь заходит о ястребе в донском диалекте, то говорят о кобце, скобце, скоп(б)чике. Но в именительном падеже никак уж не «скопец».
Скобчик, скопчик - по-скопчиному, скопец - по-скопчески...


«Блукания» Ф. Кузнецова

Ограниченный объем настоящей статьи вынуждает нас остановиться на разборе наиболее значимых ошибок и заблуждений разбираемой нами работы и прежде всего десятой главы книги Кузнецова, которая так и названа автором: «''''Блукания" историков Макаровых». Что ж, попытаемся разобраться в том, кто же из нас заблудился в «трех соснах» текстологии романа.